Когда один мой знакомый узнал, что я собираюсь писать о группе «Hi-Fi», он сказал:

- Ты что? Там же половина – голубые.

- Да не может быть, их же нечетное количество.

- Парни – не в счет.

- И твои слова – не в счет. Это прекрасная группа, может быть даже лучшая в уходящем тысячелетии. Плохую в Люберецкий ДК выступать не пригласят.

В принципе, мне творчество этого «Hi-Fi» было побоку, пока я не услышал песню «Черный ворон» и поразился, до чего ж там прекрасно играл аккордеон. Такой нечеловеческой музыки я не слышал со времен Ленина. «Черный ворон» я включал в режиме революшн, столь милом сердцу Ленина-покойника, когда песня шла по кругу целые сутки и тревожила, тревожила мою душу до полного выпотрошения. В конце концов я решил выведать тайну этой мелодии. Что это за аккордеон такой, кто сидел за инструментом – Ковтун или Табачник…

В студии «Хай-Фая» был один лишь Тимофей, остальные ребята уехали на запись.

- А что, Тима, - это у вас за аккордеон такой? – с ходу спросил я.

- Какой еще аккордеон?

- Ну, в песенке про ворону, - пошутил я, сделав вид, что этот вопрос для меня чисто праздный, сотый по важности.

- Это и не аккордеон вовсе, - ответил Тимофей.

- А что?

- Да не надо тебе этого знать.

- Все-таки любопытно.

- Боюсь, когда ты узнаешь, что именно издавало звук, похожий на аккордеон, ты очень разочаруешься.

- Тима, ты меня поражаешь. Я пишу про музыку не первый год, уж всяких кастрюль и приспособлений насмотрелся, что меня ничем не удивишь.

- Ты можешь потерять интерес к «Черному ворону».

- Есть много других хороших песен. Да и вам одним поклонником больше, одним меньше – какая разница?

- Здесь вопрос не музыки, а психологии. Тебе, Андрей, никогда не приходилось спустя много лет возвращаться в то место, где ты впервые поцеловался с девушкой и застать там эту девушку заметно изменившейся не в лучшую сторону?

- О боже, - я не сдерживался, - та нагоняешь такую пургу, будто это «Аппасионата» какая-нибудь. Я пересмотрел все фильмы, которыми восторгался в детстве, и у меня на такие вещи иммунитет.

- Ну, как хочешь. Идем.

Мы прошли в темную подсобку, Тимофей включил свет, но лампочка была всего на сорок ватт и висела в дальнем углу комнаты, поэтому среди вещей я не мог сразу различить инструмент, интересовавший меня. Да он, оказывается, и не был на видном месте. Тимофей стал зарываться в кучу тряпок и газет, при этом объясняя:

- Звук, который ты услышал, изначально издан вот этой хреновиной, а потом вывернут наизнанку и пущен в обратном направлении. Нам ее какой-то китаец принес. Сказал, что она сделана из частей тела живших когда-то людей, то ли пленных, то ли преступников. Создана она несколько веков назад, но играла только один раз – в год свержения последнего китайского императора. Что ознаменовал ее звук – то ли горе, то ли радость, а, может, бракованной оказалась – не знаю. Мы с китайцем не более минуты поговорили. Он еще название этой хренотени назвал – то ли дзюба, то ли деня.

- Дюдя! – сказал я.

- Верно, дюдя. А ты откуда знаешь.

- Дюдя – это мое детское прозвище.

Наконец Тимофей извлек на свет божий инструмент. Это было собрание человеческих внутренностей – съежившихся почек, сердца, селезенки, легких, какие я когда-то видел в учебнике из медучилища, показанной мне моей давней подружкой Леной. Из покрытых кожей были лишь больше средних размеров гениталии и огромный распахнутый рот. Эта штука очень сильно воняла, словно несколько дохлых собак в жаркий день. К моей глотке подкатил ком, подбиралась тошнота.

- Включать? – спросил Тимофей.

- Не надо! – хотел крикнуть я, но лишь прошептал, и мои слова утонули в нарастающем шуме производимой китайским инструментом. Звук был премерзкий.

- А-а-а! – зашипел я, и часть моих внутренностей оказалась рядом с кучей ветоши.

Я потерял сознание, а когда открыл глаза, то увидел дом моей первой любви на улице Ленина в городе моего детства.

«Я сплю» - подумал я и ущипнул себя в районе легких и селезенки. Щипок чувствовался.

Я не спал. Мне было приятно попасть в это место, где я не был лет пятнадцать, но с другой стороны, здесь как-то все съежилось, уменьшилось в размерах и перестало быть уютным.

Из дома вышла Лена.

«Она еще ничего», - подумал я, можно было ожидать худшего.

- Лена, - крикнул я.

Она подняла голову.

«Лицо какое-то рябое, ветрянкой переболела, что-ли…»

Вдруг рядом со мной опустилась черная ворона.

Меня стошнило еще раз и, пока я летел на землю, я успел залить и здесь все вокруг.

Второй раз я очнулся у своего приятеля.

- Ну, как там твои ребята? Демонстрировали свои принадлежности?

- Слушай, меня тошнит от тебя.

- Только на меня не наблюй, - сказал мой приятель.